Неточные совпадения
—
О, вы еще не
знаете его, — отвечал Манилов, — у него чрезвычайно много остроумия. Вот меньшой, Алкид, тот не так быстр, а этот сейчас, если что-нибудь встретит, букашку, козявку, так уж у него вдруг глазенки и забегают;
побежит за ней следом и тотчас обратит внимание. Я его прочу по дипломатической части. Фемистоклюс, — продолжал он, снова обратясь к нему, — хочешь быть посланником?
— Пашенькой зовет! Ах ты рожа хитростная! — проговорила ему вслед Настасья; затем отворила дверь и стала подслушивать, но не вытерпела и сама
побежала вниз. Очень уж ей интересно было
узнать,
о чем он говорит там с хозяйкой; да и вообще видно было, что она совсем очарована Разумихиным.
— Ты, конечно,
знаешь: в деревнях очень беспокойно, возвратились солдаты из Маньчжурии и бунтуют, бунтуют! Это — между нами, Клим, но ведь они
бежали, да, да!
О, это был ужас! Дядя покойника мужа, — она трижды, быстро перекрестила грудь, — генерал, участник турецкой войны, георгиевский кавалер, — плакал! Плачет и все говорит: разве это возможно было бы при Скобелеве, Суворове?
— Вчера был веселый, смешной, как всегда. Я пришла, а там скандалит полиция, не пускают меня. Алины — нет, Макарова — тоже, а я не
знаю языка. Растолкала всех, пробилась в комнату, а он… лежит, и револьвер на полу.
О, черт!
Побежала за Иноковым, вдруг — ты. Ну, скорее!..
В истории
знала только двенадцатый год, потому что mon oncle, prince Serge, [мой дядя, князь Серж (фр.).] служил в то время и делал кампанию, он рассказывал часто
о нем; помнила, что была Екатерина Вторая, еще революция, от которой
бежал monsieur de Querney, [господин де Керни (фр.).] а остальное все… там эти войны, греческие, римские, что-то про Фридриха Великого — все это у меня путалось.
Глаза, как у лунатика, широко открыты, не мигнут; они глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна дома мечтает
о нем, погруженная в задумчивость, не замечает, где сидит, или идет без цели по комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то новым лучом мысли, подходит к окну, открывает портьеру и погружает любопытный взгляд в улицу, в живой поток голов и лиц, зорко следит за общественным круговоротом, не дичится этого шума, не гнушается грубой толпы, как будто и она стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо
бежит какой-то господин, с боязнью опоздать; она уже, кажется,
знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей в год две трети жизни, кровь, мозг, нервы.
«
О, пусть обижает меня этот нахал генерал, на станции, где мы оба ждем лошадей: если б
знал он, кто я, он
побежал бы сам их запрягать и выскочил бы сажать меня в скромный мой тарантас!
Федор Павлович
узнал о смерти своей супруги пьяный; говорят,
побежал по улице и начал кричать, в радости воздевая руки к небу: «Ныне отпущаеши», а по другим — плакал навзрыд как маленький ребенок, и до того, что, говорят, жалко даже было смотреть на него, несмотря на все к нему отвращение.
Если бы кто посторонний пришел посоветоваться с Кирсановым
о таком положении, в каком Кирсанов увидел себя, когда очнулся, и если бы Кирсанов был совершенно чужд всем лицам, которых касается дело, он сказал бы пришедшему советоваться: «поправлять дело бегством — поздно, не
знаю, как оно разыграется, но для вас,
бежать или оставаться — одинаково опасно, а для тех,
о спокойствии которых вы заботитесь ваше бегство едва ли не опаснее, чем то, чтобы вы оставались».
Никто в доме не
знал о предположенном
побеге.
Белинский был очень застенчив и вообще терялся в незнакомом обществе или в очень многочисленном; он
знал это и, желая скрыть, делал пресмешные вещи. К. уговорил его ехать к одной даме; по мере приближения к ее дому Белинский все становился мрачнее, спрашивал, нельзя ли ехать в другой день, говорил
о головной боли. К.,
зная его, не принимал никаких отговорок. Когда они приехали, Белинский, сходя с саней, пустился было
бежать, но К. поймал его за шинель и повел представлять даме.
Сюда ездили лихачи и полулихачи. Они, так же как и конюхи «пыльников», следили через забор за состязаниями и
знали лошадей. Каждый из любезности справлялся
о шансах его лошади на следующий
бег.
А через час выбежал оттуда, охваченный новым чувством облегчения, свободы, счастья! Как случилось, что я выдержал и притом выдержал «отлично» по предмету,
о котором, в сущности, не имел понятия, — теперь уже не помню.
Знаю только, что, выдержав, как сумасшедший, забежал домой, к матери, радостно обнял ее и, швырнув ненужные книги,
побежал за город.
Акт готов; его приобщают к следственному делу
о побеге. Затем наступает молчание. Писарь пишет, доктор и смотритель пишут… Прохоров еще не
знает наверное, для чего его позвали сюда: только по одному
побегу или же по старому делу и
побегу вместе? Неизвестность томит его.
Но всего тут ужаснее то, что она и сама, может быть, не
знала того, что только мне хочет доказать это, а
бежала потому, что ей непременно, внутренно хотелось сделать позорное дело, чтобы самой себе сказать тут же: «Вот ты сделала новый позор, стало быть, ты низкая тварь!»
О, может быть, вы этого не поймете, Аглая!
Про Еспера Иваныча и говорить нечего: княгиня для него была святыней, ангелом чистым, пред которым он и подумать ничего грешного не смел; и если когда-то позволил себе смелость в отношении горничной, то в отношении женщины его круга он, вероятно,
бежал бы в пустыню от стыда, зарылся бы навеки в своих Новоселках, если бы только
узнал, что она его подозревает в каких-нибудь, положим, самых возвышенных чувствах к ней; и таким образом все дело у них разыгрывалось на разговорах, и то весьма отдаленных,
о безумной, например, любви Малек-Аделя к Матильде […любовь Малек-Аделя к Матильде.
Наталья Кирилловна, твоя мать, а моя жена, вчерашнего числа в ночь
бежала, предварительно унеся из моего стола (посредством подобранного ключа) две тысячи рублей. Пишет, будто бы для свидания с Базеном
бежит, я же наверно
знаю, что для канканов в Closerie des lilas. [Сиреневой беседке (франц.)] Но я не много
о том печалюсь, а трепещу только, как бы, навешавшись в Париже досыта, опять не воротилась ко мне.
— Он, — продолжала Саша, — весь охвачен мыслями
о товарищах, и
знаете, в чем убеждает меня? В необходимости устроить для них
побег, да! Он говорит, что это очень просто и легко…
Я спотыкался
о тугие, свитые из ветра канаты и
бежал к ней. Зачем? Не
знаю. Я спотыкался, пустые улицы, чужой, дикий город, неумолчный, торжествующий птичий гам, светопреставление. Сквозь стекло стен — в нескольких домах я видел (врезалось): женские и мужские нумера бесстыдно совокуплялись — даже не спустивши штор, без всяких талонов, среди бела дня…
Арина Прохоровна, не найдя на месте Марьи Игнатьевны и младенца и смекнув, что худо, хотела было
бежать домой, но остановилась у ворот и послала сиделку «спросить во флигеле, у господина, не у них ли Марья Игнатьевна и не
знает ли он чего
о ней?» Посланница воротилась, неистово крича на всю улицу.
Он остановился. Лиза летела как птица, не
зная куда, и Петр Степанович уже шагов на пятьдесят отстал от нее. Она упала, споткнувшись
о кочку. В ту же минуту сзади, в стороне, раздался ужасный крик, крик Маврикия Николаевича, который видел ее бегство и падение и
бежал к ней чрез поле. Петр Степанович в один миг отретировался в ворота ставрогинского дома, чтобы поскорее сесть на свои дрожки.
Полдневный жар и усталость отряда заставили Михельсона остановиться на один час. Между тем
узнал он, что недалеко находилась толпа мятежников. Михельсон на них напал и взял четыреста в плен; остальные
бежали к Казани и известили Пугачева
о приближении неприятеля. Тогда-то Пугачев, опасаясь нечаянного нападения, отступил от крепости и приказал своим скорее выбираться из города, а сам, заняв выгодное местоположение, выстроился близ Царицына, в семи верстах от Казани.
Таким образом, преследование Пугачева предоставлено было одному Михельсону. Он пошел к Златоустовскому заводу, услыша, что там находилось несколько яицкнх бунтовщиков; но они
бежали,
узнав о его приближении. След их чем далее шел, тем более рассыпался, и наконец совсем пропал.
— Кто тут?.. что за полуночники такие?.. — но,
узнав Анастасью, вскрикнул от радости и
побежал доложить
о ней игуменье. Путешественники сошли с лошадей. Анастасья молчала, Юрий также; но, когда через несколько минут ворота отворились и надобно было расставаться, вся твердость их исчезла. Анастасья, рыдая, упала на грудь Милославского.
Может быть, кто-нибудь из читателей наших захочет
знать, почему Кирша не намекнул ни Юрию, ни Алексею
о предстоящей им опасности, тем более что главной причиною его
побега из отчины Шалонского было желание предупредить их об этом адском заговоре?
И
бегут, заслышав
о набеге,
Половцы сквозь степи и яруги,
И скрипят их старые телеги,
Голосят, как лебеди в испуге.
Игорь к Дону движется с полками,
А беда несется вслед за ним:
Птицы, поднимаясь над дубами,
Реют с криком жалобным своим.
По оврагам волки завывают,
Крик орлов доносится из мглы —
Знать, на кости русские скликают
Зверя кровожадные орлы;
Уж лиса на щит червленый брешет,
Стон и скрежет в сумраке ночном…
О Русская земля!
Ты уже за холмом.
Убежавши из дому, чтобы свидеться с Борисом, и уже задумывая
о смерти, она, однако, вовсе не прочь от
побега:
узнавши, что Борис едет далеко, в Сибирь, она очень просто говорит ему: «Возьми меня с собой отсюда».
Барин. Ты меня не
узнаешь?
О, я давно люблю тебя. Зачем ты сделала меня несчастным? Я бросил людей,
бежал в леса и набрал шайку разбойников. Наконец ты в моих руках. Ты будешь моя.
О!..
А Наталья пошла к себе в комнату. Долго сидела она в недоумении на своей кроватке, долго размышляла
о последних словах Рудина и вдруг сжала руки и горько заплакала.
О чем она плакала — Бог ведает! Она сама не
знала, отчего у ней так внезапно полились слезы. Она утирала их, но они
бежали вновь, как вода из давно накопившегося родника.
О том, что он произнес эту фразу, он никогда не
узнал. Но где же недавняя гордая и холодная каменность и сила? — ушла навсегда. Руки дрожат и ходят, как у больного; в черные круги завалились глаза и бегают тревожно, и губы улыбаются виновато и жалко. Хотелось бы спрятаться так, чтобы не нашли, — где тут можно спрятаться? Везде сквозь листья проникает свет, и как ночью нет светлого, так днем нет темного нигде. Все светится и лезет в глаза — и ужасно зелены листья. Если
побежать, то и день
побежит вместе…
Горевали много. Однако порешили
бежать, как потеплеет. Настя была в большом затруднении. Ей хотелось скрыться, пока никто не
знает о ее беременности.
Так как для господина Голядкина было еще довольно рано, то он и приказал своему кучеру остановиться возле одного известного ресторана на Невском проспекте,
о котором доселе он
знал лишь понаслышке, вышел из кареты и
побежал закусить, отдохнуть и выждать известное время.
«Куда пошла она? и зачем я
бегу за ней? Зачем? Упасть перед ней, зарыдать от раскаяния, целовать ее ноги, молить
о прощении! Я и хотел этого; вся грудь моя разрывалась на части, и никогда, никогда не вспомяну я равнодушно эту минуту. Но — зачем? — подумалось мне. — Разве я не возненавижу ее, может быть, завтра же, именно за то, что сегодня целовал ее ноги? Разве дам я ей счастье? Разве я не
узнал сегодня опять, в сотый раз, цены себе? Разве я не замучу ее!»
Я кое-как, наскоро, сунул все мои бумаги и всю мою кучу золота в постель, накрыл ее и вышел минут десять после Полины. Я был уверен, что она
побежала домой, и хотел потихоньку пробраться к ним и в передней спросить у няни
о здоровье барышни. Каково же было мое изумление, когда от встретившейся мне на лестнице нянюшки я
узнал, что Полина домой еще не возвращалась и что няня сама шла ко мне за ней.
В то время как вводилась рекрутская повинность, Кантемир изощрялся над неслужащими; когда учреждалась табель
о рангах, он поражал боярскую спесь и местничество; когда народ от притеснений и непонятных ему новостей всякого рода
бежал в раскол, он смеялся над мертвою обрядностью раскольников; когда народ нуждался в грамоте, а у нас учреждалась академия наук, он обличал тех, которые говорили, что можно жить, не
зная ни латыни, ни Эвклида, ни алгебры…
«
О, вы еще не
знаете его, — восклицает Манилов, — у него чрезвычайно много остроумия: чуть заметит какую-нибудь букашку, козявку, сейчас
побежит за ней следом и тотчас обратит внимание…» «Я его прочу по дипломатической части», — заключает литературный Манилов, любуясь великими способностями русского человека и не замечая, что с ним еще надо беспрестанно делать то же, что произвел лакей с Фемистоклюсом Маниловым в то самое мгновение, как отец спрашивал мальчика, — хочет ли он быть посланником?
Свет луны померк, и уже вся деревня была охвачена красным, дрожащим светом; по земле ходили черные тени, пахло гарью; и те, которые
бежали снизу, все запыхались, не могли говорить от дрожи, толкались, падали и, с непривычки к яркому свету, плохо видели и не
узнавали друг друга. Было страшно. Особенно было страшно то, что над огнем, в дыму, летали голуби и в трактире, где еще не
знали о пожаре, продолжали петь и играть на гармонике как ни в чем не бывало.
«Что за чудеса!» — подумал я. Между тем мы подошли к трактиру, и Елисей
побежал вперед доложить обо мне. В первые годы нашей разлуки мы с Пасынковым переписывались довольно часто, но последнее письмо его я получил года четыре назад и с тех пор ничего не
знал о нем.
Бедный Ковалев чуть не сошел с ума. Он не
знал, как и подумать
о таком странном происшествии. Как же можно, в самом деле, чтобы нос, который еще вчера был у него на лице, не мог ездить и ходить, — был в мундире! Он
побежал за каретою, которая, к счастию, проехала недалеко и остановилась перед Казанским собором.
Теперь к ее подруге перейдем,
Чтоб выполнить начатую картину.
Они недавно жили тут вдвоем,
Но души их сливались во едину,
И мысли их встречалися во всем.
О, если б
знали, сколько в этом званье
Сердец отличных, добрых! Но вниманье
Увлечено блистаньем модных дам.
Вздыхая, мы
бежим по их следам…
Увы, друзья, а наведите справки,
Вся прелесть их… в кредит из модной лавки!
Рыжий Кирилов Сокол, едва почуяв заячий след, бросается
бежать по прямой линии и громким лаем дает
знать о себе зверю за целую версту.
И он, он так же, как другие,
Бежит за ветреной толпой
И мимоходом лишь порой
Мне кинет взгляд — мечты пустые…
И как его винить? — и как ему
узнать,
Что грудь моя полна желанья неземного,
Что я ему готова жизнь отдать
За миг один, за слово?..Всё ждать да ждать,
о боже!.. это он,
Расстроен кажется, смущен…
Алена Игнатьевна еще более покраснела; старый дворецкий продолжал насильно улыбаться. Мне сделалось его жаль; понятно, что плутовка Грачиха в прежние времена не стала бы и не посмела так с ним разговаривать. Несколько времени мы молчали, но тут я вспомнил тоже рассказы матушки
о том, что у старухи Пасмуровой было какое-то романическое приключение, что внучка ее влюбилась в молодого человека и
бежала с ним ночью. Интересуясь
узнать подробности, я начал издалека...
— В уме ль ты, Фленушка?.. — с жаром возразила Манефа. — Точно не
знаешь, что пение Марьей только у нас и держится?.. Отпусти я ее, такое пойдет козлогласование, что зажми уши да
бегом из часовни… А наша обитель пением и уставной службой славится… Нет, Марью нельзя, и думать
о том нечего…
О, я прекрасно слышала призывы Доурова, но не собиралась подчиняться. Я
знала только одно: надо уйти, убежать, во что бы то ни стало. И я
бежала,
бежала, сколько было сил в моих быстрых ногах.
О да, я
знал, что это — так должно быть: погас тревожный, мучительный огонь жизни, остановило жгучий
бег огневое ее колесо, ушла из неволи, искажения, плена.
Пока еще не
узнали об его гентских долгах и
о побеге от кредиторов, лондонские капиталисты снабжали его деньгами.
Еще не
зная, что «любезный братец ее», Пугачев, в это время уже разбитый и по пятам преследуемый Михельсоном,
бежал в заволжские степи, где вскоре и выдан был сообщниками своими коменданту Яицкого Городка, «великая княжна Елизавета» посылкой к нему копии с письма своего к султану хотела, вероятно, в самом деле связать предприятие свое с делом самозванца, возмутившего восточные области Европейской России [В то время, как в России, так и за границей, ходили слухи
о сношениях турецкого правительства с Пугачевым.
А она быстро
бежит в спальню и садится у того же окна. Ей видно, как доктор и поручик, выйдя из аптеки, лениво отходят шагов на двадцать, потом останавливаются и начинают
о чем-то шептаться.
О чем? Сердце у нее стучит, в висках тоже стучит, а отчего — она и сама не
знает… Бьется сердце сильно, точно те двое, шепчась там, решают его участь.
— Девочка моя родная! Да разве я могу сердиться на тебя! Ни минутки не сердилась на тебя твоя мама, ни когда из дома пришлось отдать в пансион, ни когда
о побеге твоем
узнала! Тасечка, жизнь моя! Ведь у меня самой кровью сердце обливалось, когда я, для твоего исправления, отдала тебя из дома. A ты, верно, упрекала маму?